После института по распределению я попала в Киев. Работала на фабрике сменным мастером, жила в общежитии. Там, в Киеве, пережила бурный роман, но речь не о нем, хотя некоторое отношение к этой истории он имеет. Роман этот закончился расставанием, и на прощание, когда я навсегда уезжала из Киева, мой воздыхатель подарил мне кенаря в клетке.
Это был очень ладный, необыкновенно аккуратный и совершенно желтый как одуванчик птиц с идиотским именем Кобзик. Я раньше никогда не увлекалась птицами, и тем более, не была знатоком канареек. И конечно, в те годы я и не подозревала, что таких птиц нужно обучать, и даже существуют специальные школы для этих целей. Не знаю, занимался ли кто-нибудь обучением Кобзика. А он и без того пел – заслушаешься. Даже я, непосвященная, понимала, что пел он изумительно.
Мама, надо признать, встретила пополнение семейства без особого восторга. У нас были кошки, помнится, мамаша с полувзрослым котенком, и мама, конечно, не хотела кровавых разборок. Ну, а кроме того, непременная грязь от содержания птицы и постоянный шум, пусть и мелодичный, тоже не очень-то ее привлекали. Тем не менее, клетка заняла отведенное ей место, а я начала искать работу и налаживать свою жизнь.
Кобзик освоился довольно быстро – а что ему! Кормили, чистили клетку, поили свежей водой и не подпускали кошек. Вот и пел вовсю. К его песням вскоре все привыкли, и даже пугались, если он по каким-то причинам молчал. Кенар обожал музыку, предпочитал классику, очень любил "Кармен" и почему-то Утесова. Услышав музыку, он замирал, закидывал голову, весь вытягивался, начинал трепетать крыльями и подхватывал мелодию. Сердце у мамы, понятное дело, растаяло, и Кобзику даже позволяли полетать по квартире.
Жили мы на Военке, у родителей было полдомика, развалюха. Но зато возле дома был крошечный дворик, и росло там два-три дерева и столько же старых мощных кустов винограда. Насколько я помню, лидия, дамские пальчики и какой-то чёрный виноград, мелкий и очень сладкий, по-видимому, петрик. Из винограда делали соки, папа ставил вино, а саму лозу он пустил по заборам и стенам так, что получилась очень тенистая беседка. Вот в эту беседку выносили клетку с Кобзиком, и он распевал на свежем воздухе.
Весной на входе в дом папа навешивал дополнительную дверь. Это была деревянная рама с натянутой сеткой. Запиралась она только крючочком, и служила защитой от мух. Так сказать, воздух проходил, а мухи – ни-ни. Как-то птиц летал по квартире и уселся на эту сетку. Кошки прогуливались во дворе и тут же, ничтоже сумняшеся, кинулись на дверь. Конечно же, кто-то эту сетку не запер, дверь распахнулась, и кенар вылетел во двор. Мы в панике прибежали с клеткой, начали звать его на разные голоса, кошек, само собой, хорошо шуганули. А Кобзик полетал, посидел на лозах, и спокойно вернулся в свою клетку. После этого его довольно часто выпускали полетать по двору.
И довыпускались. В один из дней Кобзик вдруг нырнул куда-то в гущу виноградных листьев. Там он начал распевать, издавал какие-то необыкновенные горловые звуки, щебетал и свистел. А через некоторое время вернулся в клетку. Так продолжалось дня четыре. Наконец за ним из листьев вылетела очень юная и необыкновенно смущенная воробьиха. Они сидели недалеко от клетки, и он с жаром ей что-то объяснял. Взлетал с веточки, кружился над клеткой, залетал в нее и опять летел к подружке. Она слушала, опустив головку, один раз вроде на что-то отважилась, даже подобралась к дверце. Но не решилась. Отвернулась и исчезла в листве. Кобзик покружил над своим домиком, и полетел за воробьихой.
Еще пару дней он ее пытался уговаривать…
В тот день он прилетел один, сел на клетку и часа два пел, пел, как никогда. Исполнил все свои любимые мелодии – раньше он исполнял их только под музыкальное сопровождение. Потом облетел вокруг клетки и нырнул в листву...
Уже навсегда.