Что-то знакомое, но не вспоминается
Сдаюсь

Любен Дилов "Звездные приключения Нуми и Ники"
Что не читали?
Мое любимое из детства))
Ладно загадаю еще.
Это то вы угадаете:
 
В одном большом городе любезного моего отечества, Германии, жил когда-то сапожник Фридрих со своей женой Ханной. Весь день он сидел у окна и клал заплатки на башмаки и туфли. Он и новые башмаки брался шить, если кто заказывал, но тогда ему приходилось сначала покупать кожу. Запасти товар заранее он не мог - денег не было.
 
А Ханна продавала на рынке плоды и овощи со своего маленького огорода. Она была женщина опрятная, умела красиво разложить товар, и у нее всегда было много покупателей.
 
У Ханны и Фридриха был сын Якоб - стройный, красивый мальчик, довольно высокий для своих двенадцати лет. Обыкновенно он сидел возле матери на базаре. Когда какой-нибудь повар или кухарка покупали у Ханны сразу много овощей, Якоб помогал им донести покупку до дому и редко возвращался назад с пустыми руками.
 
Покупатели Ханны любили хорошенького мальчика и почти всегда дарили ему что-нибудь: цветок, пирожное или монетку.
 
Однажды Ханна, как всегда, торговала на базаре. Перед ней стояло несколько корзин с капустой, картошкой, кореньями и всякой зеленью. Тут же в маленькой корзинке красовались ранние груши, яблоки, абрикосы.
 
Якоб сидел возле матери и громко кричал:
 
- Сюда, сюда, повара, кухарки!.. Вот хорошая капуста, зелень, груши, яблоки! Кому надо? Мать дешево отдаст!
 
И вдруг к ним подошла какая-то бедно одетая старуха с маленькими красными глазками, острым, сморщенным от старости личиком и длинным-предлинным носом, который спускался до самого подбородка. Старуха опиралась на костыль, и удивительно было, что она вообще может ходить: она хромала, скользила и переваливалась, точно у нее на ногах были колеса. Казалось, она вот-вот упадет и ткнется своим острым носом в землю.
 
Ханна с любопытством смотрела на старуху. Вот уже без малого шестнадцать лет, как она торгует на базаре, а такой чудной старушонки еще ни разу не видела. Ей даже немного жутко стало, когда старуха остановилась возле ее корзин.
 
- Это вы Ханна, торговка овощами? - спросила старуха скрипучим голосом, все время тряся головой.
 
- Да, - ответила жена сапожника. - Вам угодно что-нибудь купить?
 
- Увидим, увидим, - пробормотала себе под нос старуха. - Зелень поглядим, корешки посмотрим. Есть ли еще у тебя то, что мне нужно...
 
Она нагнулась и стала шарить своими длинными коричневыми пальцами в корзине с пучками зелени, которые Ханна разложила так красиво и аккуратно. Возьмет пучок, поднесет к носу и обнюхивает со всех сторон, а за ним - другой, третий.
 
У Ханны прямо сердце разрывалось - до того тяжело ей было смотреть, как старуха обращается с зеленью. Но она не могла сказать ей ни слова - покупатель ведь имеет право осматривать товар. Кроме того, она все больше и больше боялась этой старухи.
 
Переворошив всю зелень, старуха выпрямилась и проворчала:
 
- Плохой товар!.. Плохая зелень!.. Ничего нет из того, что мне нужно. Пятьдесят лет назад было куда лучше!.. Плохой товар! Плохой товар!
 
Эти слова рассердили маленького Якоба.
 
- Эй ты, бессовестная старуха! - крикнул он. - Перенюхала всю зелень своим длинным носом, перемяла корешки корявыми пальцами, так что теперь их никто не купит, и еще ругаешься, что плохой товар! У нас сам герцогский повар покупает!
 
Старуха искоса поглядела на мальчика и сказала хриплым голосом:
 
- Тебе не нравится мой нос, мой нос, мой прекрасный длинный нос? И у тебя такой же будет, до самого подбородка.

"Карлик Нос"

"Наталья пошла в свою горницу одеваться, вскоре снова пришла на кухню уже одетая, тонкая по-девичьи, иссиня-бледная, в прозрачной синеве невеселого румянца.
     - Иди одна, я ишо не управилась, - сказала мать.
     Сунув за обшлаг рукава утирку, Наталья вышла на крыльцо. От Дона нес ветер шорох плывущего льда и пресный живительный запах талой сырости.
     Придерживая левой рукой подал юбки, обходя перламутровую синь раскинутых по улице лужиц, Наталья дошла до церкви. Дорогой пыталась она вернуть себе прежнее уравновешенное состояние духа, думала о празднике, обо всем отрывочно и туманно, но мысль упрямо возвращалась к синему клочку оберточной бумаги, спрятанной на груди, к Григорию и к той счастливой, которая теперь над ней снисходительно смеется и, быть может, даже жалеет...
     Она вошла в ограду. Ей загородили дорогу парни. Обходя их, Наталья услышала:
     - Чья это? Ты угадал?
     - Да это Наташка Коршунова.
     - У ней, гутарют, кила. От этого ее и муж бросил.
     - Брешешь! Она с свекром, с Пантелеем хромым, спуталась.
     - Вон что-о-о! Стал быть, Гришка через это и убег из дому?
     - А то через чего ж? Она и зараз...
     Наталья, спотыкаясь о неровную стилку камней, дошла до паперти. Вслед ей вполголоса камнем пустили грязное, позорное слово. Под хихиканье стоявших на паперти девок Наталья прошла в другую калитку и, пьяно раскачиваясь, побежала домой. Перевела дух у ворот своего база, вошла, путаясь ногами в подоле, кусая распухшие, искусанные в кровь губы. В сиреневой кочующей над двором темноте чернела приоткрытая дверь сарая. В одно злое усилие собрала Наталья оставшийся комочек сил, добежала до дверей, торопясь шагнула через порог. В сарае - сухая прохлада, запах ременной упряжи и слежалой соломы. Наталья ощупью, без мысли, без чувства, в черной тоске, когтившей ее заполненную позором и отчаянием душу, добралась до угла. Взяла в руки держак косы, сняла с него косу (движения ее были медлительно-уверенны, точны) и, запрокинув голову, с силой и опалившей ее радостной решимостью резнула острием по горлу. От дикой горячей боли упала, как от удара, и, чувствуя, смутно понимая, что недоделала начатого, - встала на четвереньки, потом на колени; торопясь (ее пугала заливавшая грудь кровь), обрывая дрожащими пальцами кнопки, зачем-то расстегнула кофточку. Одной рукой отвела тугую неподатливую грудь, другой направила острие косы. На коленях доползла до стены, уперла в нее тупой конец, тот, который надевается на держак, и, заломив над запрокинутой головой руки, грудью твердо подалась вперед, вперед... Ясно слышала, ощущала противный капустный хруст разрезаемого тела; нарастающая волна острой боли полымем прошлась по груди до горла, звенящими иглами воткнулась в уши... "

Тихий дон?

Смеясь жестоко над собратом,
Писаки русские толпой
Меня зовут аристократом.
Смотри, пожалуй, вздор какой!
Не офицер я, не асессор,
Я по кресту не дворянин,
Не академик, не профессор;
Я просто русский мещанин.
 
Понятна мне времен превратность,
Не прекословлю, право, ей:
У нас нова рожденьем знатность,
И чем новее, тем знатней.
Родов дряхлеющих обломок
(И по несчастью, не один),
Бояр старинных я потомок;
Я, братцы, мелкий мещанин.
 
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов,
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудреных дружин;
Так мне ли быть аристократом?
Я, слава богу, мещанин.

Хомушка

Тихий дон?

Точно

Мастер и Маргарита. М. Булгаков.
     "...А  теперь  хочу  изложить  следующую мысль. В возрастных пределах между
девятью и четырнадцатью годами встречаются девочки,  которые  для  некоторых
очарованных  странников,  вдвое  или  во  много раз старше них, обнаруживают
истинную свою сущность -  сущность  не  человеческую,  а  нимфическую  (т.е.
демонскую); и этих маленьких избранниц я предлагаю именовать так: нимфетки."

Вау! Ошиблась страницей! Вот это прокол!

Хомушка, ответ - А.С. Пушкин. Родословная?

LelenKa, Yes

Набоков "Лолита"????

Конечно, Полевой предупреждал, чтобы Миша остерегался. Но тогда он  был
маленький, а теперь он во всем разбирается. Разве он  имеет  право  ждать,
пока придет Полевой? А если действительно заговор  и  оружие?  Нет,  ждать
нельзя.
   Миша очутился  у  входа  в  Дом  Союзов.  Два  красноармейца  проверяли
пропуска. Миша попытался прошмыгнуть в дверь, но крепкая рука ухватила его
за плечо:
   - Пропуск?
   Миша отошел в сторону. Подумаешь, охрана! Стоят тут и не  знают,  какой
страшный заговор, может быть, он скоро раскроет.
 

Никто не знает, что ли? Ну тогда я сама "угадаю" - Это Анатолий Рыбаков "Кортик" одна из моих самых любимых книг даже сейчас
"Дорогой мой Ральф, вы уже видите, что второй документ в этом конверте — мое завещание. Прежнее, по всем правилам составленное и запечатанное завещание находится у моего поверенного в конторе Гарри Гофа в Джилли; это, в конверте, составлено много позже, и тем самым то, что у Гофа, становится недействительным Составила я его только вчера и свидетелями взяла Тома и здешнего городилыцика, ведь, насколько я знаю, не полагается, чтобы под завещанием стояли подписи свидетелей, которые по нему что-либо получат. Документ этот вполне законный, хоть его и составлял не Гарри. Будьте уверены, ни один суд в нашей стране не скажет, что это завещание не имеет силы.
 
Но почему я не поручила его составить Гофу, если пожелала распорядиться своим имуществом иначе, чем прежде? Очень просто, милейший Ральф. Я хотела, чтобы о существовании этой бумаги не знала больше ни одна душа, только вы и я. Это единственный экземпляр, и он в ваших руках. Об этом не знает никто. Что весьма существенно для моего плана.
 
Помните то место в Священном писании, где Сатана ведет господа нашего Иисуса Христа на высокую гору и искушает его всеми царствами мира? Как приятно, что и у меня есть доля сатанинской силы и я могу искушать того, кого люблю, всеми царствами мира и славой их. (Может быть, вы сомневаетесь в том, что Сатана любил Христа? Я — ничуть.) В последние годы я много раздумывала о выборе, который стоит перед вами, это внесло в мои мысли приятное разнообразие, и чем ближе смерть, тем забавней мне все это представляется.
 
Прочитав это завещание, вы поймете, что я имею в виду. Когда я буду гореть в адском огне, вне той жизни, какую знаю теперь, вы будете еще в пределах этой жизни — но гореть будете в адском пламени куда более свирепом, чем мог создать сам господь Бог. Я изучила вас до тонкости, милый мой Ральф! Может быть, ни в чем другом я не разбиралась, но как мучить тех, кого люблю, — это я всегда прекрасно знала. И вы куда более занятная дичь для этой охоты, чем был мой дорогой покойник Майкл.
 
Когда мы только познакомились, вам хотелось заполучить Дрохеду и мои деньги, не так ли, Ральф? В этом вы видели средство купить возвращение на предназначенную вам стезю. А потом появилась Мэгги, и вы уже не думали о том, как бы меня обработать, не так ли? Я стала лишь предлогом для поездок в Дрохеду, чтобы вы могли видеть Мэгги. Любопытно, переметнулись бы вы с такой же легкостью, если б знали истинные размеры моего состояния? Знаете ли вы это, Ральф? Думаю, даже не подозреваете. Полагаю, благородной особе неприлично указывать в завещании точную сумму своих богатств, а потому сообщу вам ее здесь, пусть в час, когда вам надо будет решать, к вашим услугам будут все необходимые сведения. Итак, с точностью до нескольких сот тысяч в ту или другую сторону, мое состояние — это тринадцать миллионов фунтов.
 
Вторая страница подходит к концу, и вовсе незачем обращать это письмо в диссертацию. Прочтите мое завещание, Ральф, и когда прочтете, решайте, как поступить. Повезете вы его к Гарри, чтобы тот дал ему законный ход — или сожжете и никогда никому о нем не расскажете? Вот это вам и придется решать. Должна прибавить, что завещание, которое хранится в конторе у Гарри, я написала в первый год после приезда Пэдди — там я все свое имущество оставляю ему. Надо же вам знать, что брошено на чашу весов.
 
Я люблю вас так, Ральф, что готова была убить вас за ваше равнодушие, но эта моя месть — куда слаще. Я не из числа благородных душ; я вас люблю, но хочу истерзать вас жестокой пыткой. Потому что, видите ли, я прекрасно знаю, что именно вы решите. Знаю наверняка, хоть и не смогу видеть это своими глазами. Вы будете терзаться, Ральф, вы узнаете, что такое настоящая пытка. Итак, читайте, красавчик мой, честолюбивый служитель церкви! Читайте мое завещание и решайте свою судьбу».
 
Ни подписи, ни хотя бы инициалов. Отец Ральф чувствовал — пот проступил у него на лбу, струится из-под волос на шею. Вскочить бы, сейчас, сию минуту сжечь обе эти бумаги, даже не читая — что там, в завещании. Но она и впрямь отлично изучила свою жертву, эта гнусная старая паучиха. Конечно же, он прочтет, слишком сильно любопытство, где тут устоять. О господи! Чем он провинился, что она захотела так ему отплатить? Почему женщины так его мучают? Почему он не родился безобразным кривобоким коротышкой? Быть может, тогда он был бы счастлив.
 
Последние два листа исписаны были тем же четким, почти бисерным почерком. Таким же скаредным и недобрым, как ее подлая душа.
 
"Я, Мэри Элизабет Карсон, находясь в здравом уме и твердой памяти, сим объявляю, что настоящий документ есть моя последняя воля и завещание, и тем самым теряют силу все завещания, написанные мною прежде.
 
За исключением особых распоряжений, перечисленных ниже, все мое движимое и недвижимое имущество и все деньги я завещаю Святой Римской католической церкви на нижеследующих условиях.
 
Первое: упомянутой Святой Римской католической церкви, в дальнейшем именуемой просто Церковь, надлежит принять к сведению, сколь высоко я ценю и почитаю ее служителя, преподобного Ральфа де Брикассара. Единственно его доброта, духовное руководство и неизменная поддержка побуждают меня именно так распорядиться моим имуществом.
 
Второе: данные распоряжения в пользу Церкви остаются в силе лишь до тех пор, пока она ценит достоинства и таланты вышеназванного преподобного Ральфа де Брикассара.
 
Третье: вышеназванному Ральфу де Брикассару вручается все мое имущество, движимое и недвижимое, и все мои деньги с правом полновластно распоряжаться доходами и всем моим состоянием.
 
Четвертое: после смерти вышеназванного преподобного Ральфа де Брикассара его последняя воля и завещание становятся решающим законным документом, определяющим все, что касается дальнейшего управления моим состоянием. Иными словами, оно и впредь останется собственностью Церкви, но только преподобный Ральф де Брикассар вправе избрать своего преемника, кому поручено будет управление; никто не может обязать его назначить для этого служителя церкви или не духовное лицо, непременно исповедующее католическую веру.
 
Пятое: имение Дрохеда не подлежит ни продаже, ни разделу.
 
Шестое: мой брат Падрик Клири остается на должности управляющего имением Дрохеда с правом поселиться в моем доме, и жалованье ему может назначить только преподобный Ральф де Брикассар по своему усмотрению и никто иной.
 
Седьмое: в случае смерти моего брата, вышеназванного Падрика Клири, его вдове и детям разрешается оставаться в имении Дрохеда, и пост управляющего должны последовательно занимать его сыновья за исключением Фрэнсиса — Роберт, Джон, Хью, Стюарт, Джеймс и Патрик.
 
Восьмое: после смерти всех сыновей (за исключением Фрэнсиса) те же права переходят по наследству к внукам вышеупомянутого Падрика Клири.
 
Особые распоряжения:
 
Падрику Клири завещаю все, что имеется в моих домах в имении Дрохеда.
 
Юнис Смит, моя экономка, может оставаться в этой должности на приличном жалованье столько времени, сколько пожелает, сверх этого завещаю ей пять тысяч фунтов, а при уходе на покой ей должна быть опргделена достаточная пенсия.
 
Минерва О'Брайен и Кэтрин Доннелли могут оставаться на приличном жалованье столько времени, сколько пожелают, сверх этого завещаю им по тысяче фунтов каждой, а при уходе на покой им должна быть определена достаточная пенсия.
 
Преподобному Ральфу де Брикассару должны пожизненно выплачиваться десять тысяч фунтов в год, каковой суммой он вправе распоряжаться единолично и бесконтрольно по своему усмотрению».
 
Под всем этим, как полагается, стояла ее подпись, подписи свидетелей и дата.

Ната, я знала, что это "Кортик" , но к сожалению какое-то время сюда не заходила , не расстраивайся, ладно!?
 
Это "Поющие в терновнике" К.Маккалоу

Потом она пошла домой и посадила ячменное зернышко в цветочный горшок.
 
Только она его полила, зернышко сразу же проросло. Из земли показались два листочка и нежный стебель. А на стебле появился большой чудесный цветок, вроде тюльпана. Но лепестки цветка были плотно сжаты: он еще не распустился.
 
- Какой прелестный цветок! - сказала женщина и поцеловала красивые пестрые лепестки.
 
В ту же минуту в сердцевине цветка что-то щелкнуло, и он раскрылся.

Юкка, ну "Дюймовочка" же, ну же Андерсен! Ну это просто Новыйгод уже какой-то!
                    Если спросите - откуда
                    Эти сказки и легенды
                    С их лесным благоуханьем,
                    Влажной свежестью долины,
                    Голубым дымком вигвамов,
                    Шумом рек и водопадов,
                    Шумом, диким и стозвучным,
                    Как в горах раскаты грома? -
                    Я скажу вам, я отвечу:
 
                         "От лесов, равнин пустынных,
                    От озер Страны Полночной,
                    Из страны Оджибуэев,
                    Из страны Дакотов диких,
                    С гор и тундр, с болотных топей,
                    Где среди осоки бродит
                    Цапля сизая, Шух-шух-га.
                    Повторяю эти сказки,
                    Эти старые преданья
                    По напевам сладкозвучным
                    Музыканта Навадаги".
Это мой ребятёнок в начале года проходил в школе по зарубежной литературе.

я знаю что это!!!! блин!!! название забыла!!!
Я даже в лагере детям переделывала на праздник индейцев!!!

Юкка, хорошо, не буду расстраиваться   

LelenKa, это Лонгфелло "Песнь о Гайавате" помню ее с детства
 
Это ваша шляпка, - сказал он. - Какая женщина, кроме вас может носить эти зеленые цвета? Не кажется ли вам, что я довольно хорошо запомнил оттенок ваших глаз?
- Неужели вы делали ее для меня по заказу?
- Да, и вы можете прочесть на картонке: "Рю де ла Пэ" ["Рю де ла Пэ" - улица в Париже, где находились самые дорогие магазины.] - если это вам что-нибудь говорит.
 
Ей это не говорило ровным счетом ничего, она просто стояла и улыбалась своему отражению в зеркале. В эти мгновения для нее вообще не существовало ничего, кроме сознания, что она неотразима в этой прелестной шляпке, - первой, которою ей довелось надеть за истекшие два года.
 
О, каких чудес она может натворить в этой шляпке! И вдруг улыбка ее померкла.
 
- Разве она вам не нравится?
- О конечно это не шляпа, а... сказка... Но покрыть это сокровище черным крепом и выкрасить перья в черный цвет - об этом даже помыслить страшно!
 
Он быстро шагнул к ней, его проворные пальцы мгновенно развязали бант у нее под подбородком, и вот уже шляпка снова лежала в картонке.
 
- Что вы делаете? Вы же сказали, что она моя!
- Нет не ваша, если вы намерены превратить ее во вдовий чепец. Я постараюсь найти для нее другую очаровательную леди с зелеными глазами, которая сумеет оценить мой вкус.
 

"Унесенные ветром"
 
Июньские зори, июльские полдни, августовские вечера--все прошло,
кончилось, ушло навсегда и осталось только в памяти. Теперь впереди долгая
осень, белая зима, прохладная зеленеющая весна, и за это время нужно
обдумать минувшее лето и подвести итог. А если он что-нибудь забудет -- что
ж, в погребе стоит вино из одуванчиков, на каждой бутылке выведено число, и
в них -- все дни лета, все до единого. Можно почаще спускаться в погреб и
глядеть прямо на солнце, пока не заболят глаза, а тогда он их закроет и
всмотрится в жгучие пятна, мимолетные шрамы от виденного, которые все еще
будут плясать внутри теплых век, и станет расставлять по местам каждое
отражение и каждый огонек, пока не вспомнит все, до конца...
С этими мыслями он уснул.
И этим сном окончилось лето тысяча девятьсот двадцать восьмого года.

Sолнышко, это Рей Бредбери "Вино из одуванчиков"
Классная вещь!

Аттикус стоял среди этих непонятных людей и старался заставить Джима послушаться. Он грозил, убеждал, наконец даже сказал:
- Я тебя прошу, Джим, уведи их.
А Джим в ответ упрямо твердил одно:
- Не пойду.
Мне все это стало надоедать, но я чувствовала - Джим не зря упрямится, ведь он знает, как ему Аттикус задаст, когда уж мы все придем домой. Я стала осматриваться. Была теплая летняя ночь, но почти на всех этих людях комбинезоны и грубые бумажные рубашки были застегнуты наглухо, до самого подбородка. Наверно, все они боятся простуды, подумала я, вот и рукава у них не засучены, и даже манжеты застегнуты. Те, кто был в шляпах, нахлобучили их на самые брови. И все они были какие-то мрачные, смотрели сонно, как будто им непривычно в такой поздний час оказаться на ногах. Я еще раз поискала, нет ли тут хоть одного знакомого лица, они стояли полукругом, и того, что стоял посередине, я вдруг узнала.
- Привет, мистер Канингем!
Он меня словно и не слышал.
- Привет, мистер Канингем! Как у вас с ущемлением прав?
Положение дел Уолтера Канингема-старшего было мне хорошо известно, Аттикус когда-то подробно мне все это растолковал. Рослый, плечистый, он как-то растерянно заморгал и сунул большие пальцы под лямки комбинезона. Казалось, ему не по себе; он откашлялся и посмотрел в сторону. Мое дружеское приветствие осталось без ответа.
Мистер Канингем был без шляпы, лоб его казался очень белым, а все лицо, обожженное солнцем, особенно темным - наверно, всегда он ходит в шляпе. Он переступил с ноги на ногу - башмаки у него были огромные, грубые.
- Бы меня не узнаете, мистер Канингем? Я Джин Луиза Финч. Вы нам один раз принесли орехов, помните?
Кажется, я старалась зря - ужасно неловко, когда случайный знакомый потом тебя не узнает.
- Я учусь вместе с Уолтером, - сделала я новую попытку. - Ведь это ваш сын, правда? Правда, сэр?
Мистер Канингем чуть заметно кивнул. Все-таки он меня узнал!
- Мы с Уолтером в одном классе, - продолжала я, - он очень хорошо учится. И он славный, - прибавила я, - правда, правда, он хороший. Один раз он приходил к нам обедать. Может быть, он вам про меня рассказывал, один раз я его поколотила, а он ничего, он правда славный. Вы ему передайте от меня привет, ладно?
Аттикус когда-то мне объяснил: если ты человек вежливый, говори с другими не про то, что интересно тебе, а про то, что интересно им. Мистеру Канингему, видно, было совсем не интересно слушать про своего сына, а мне так хотелось, чтоб ему не было скучно, и я с горя сделала последнюю попытку - может, все-таки интереснее поговорить про ущемление.
- Ущемление - это очень неприятная штука, - стала я ему объяснять.
И тут, наконец, я заметила, что обращаюсь с речью к целой толпе. Все они смотрели на меня, некоторые даже рот раскрыли. Аттикус уже не приставал к Джиму, они оба стояли рядом с Диллом. И они тоже смотрели и слушали как заколдованные. Аттикус даже рот приоткрыл, а он всегда объяснял, что это не очень-то красиво. Наши взгляды встретились, и он закрыл рот.
- Знаешь, Аттикус, я вот говорю мистеру Канингему, конечно, когда ущемление прав, это очень плохо, но ты ведь говорил не волноваться, такие дела иногда долго тянутся... и вы уж как-нибудь общими силами выпутаетесь...
И я окончательно замолчала и только думала, какая я дура. Видно, про ущемление хорошо разговаривать только в гостиной.
У меня даже голова вспотела: не могу я, когда целая куча народу на меня смотрит. Все стояли и молчали.

Я знаю, знаю, Харпер Ли это "Убить пересмешника", да?
 
То ли колодец был очень глубок, то ли падала она очень медленно, только времени у нее было достаточно, чтобы прийти в себя и подумать, что же будет дальше. Сначала она попыталась разглядеть, что ждет ее внизу, но там было темно, и она ничего не увидела. Тогда она принялась смотреть по сторонам. Стены колодца были уставлены шкафами и книжными полками; кое-где висели на гвоздиках картины и карты. Пролетая мимо одной из полок, она прихватила с нее банку с вареньем. На банке было написано "АПЕЛЬСИНОВОЕ", но, увы! она оказалась пустой. Алиса побоялась бросить банку вниз - как бы не убить кого-нибудь! На лету она умудрилась засунуть ее в какой-то шкаф.

Юкка, ну конечно это "Алиса в стране чудес"